На других афишах он фигурировал опять под другими именами и обещал еще более удивительные вещи, как, например, находить воду и золотую руду с помощью волшебного жезла, разрушать волшебные чары и тому подобное.
— Но все-таки больше всего я люблю играть в театре! — воскликнул он после некоторого молчания. — Выступали ли вы когда-нибудь на театральных подмостках, ваше величество?
— Нет, — отвечал король.
— О, в таком случае вы должны выступить, и как можно скорей, — сказал герцог. — В первом же городке, куда мы пристанем, наймем залу и разыграем бой на шпагах из «Ричарда III» или сцену на балконе из «Ромео и Джульетты».[11] Что вы на это скажете?
— Я на все согласен с великим удовольствием, лишь бы это дало барыши, Сомерсет. Только я мало смыслю в театральном деле: я мало видел представлений. Я был еще ребенком, когда мой папаша приглашал актеров к себе во дворец. Как думаешь, можешь ты научить меня?
— Очень легко.
— Отлично. Я рад попробовать что-нибудь новенькое. Начнем сейчас же.
Герцог подробно рассказал ему, кто были Ромео и Джульетта, затем объяснил, что он сам всегда играл Ромео, а король может сыграть Джульетту.
— Но, — возразил король, — если Джульетта была молодая девушка, то я с моей лысиной и седой бородой буду немного староват для нее.
— Ничего, не беспокойся. Для здешних неучей сойдет и так. Притом ты будешь играть в женском костюме, а это огромная разница. Джульетта сидит на балконе и любуется на луну, перед тем как итти спать; на ней капот и ночной чепец с рюшем. Вот здесь у меня костюмы для всех ролей.
Герцог вытащил из чемодана какие-то длинные коленкоровые одеяния, наклеенные на картон, и сказал, что это средневековые латы для Ричарда III и для придворных, затем оттуда же достал белый длинный балахон и чепчик с рюшем — для Джульетты. Король был очень доволен. Потом герцог взял книгу и прочел обе роли — так хорошо и с таким жаром! От избытка чувств он скакал, прыгал, делал удивительные гримасы, чтобы показать нам, как играют по-настоящему. Потом он отдал книгу королю, чтобы тот выучил роль наизусть.
Милях в трех в излучине реки увидели мы небольшой городок. После обеда герцог объявил, что он придумал, каким образом можно продолжать наше плавание днем без всякой опасности для Джима. Для этого ему, герцогу, нужно поехать в тот город и все устроить. Король тоже пожелал отправиться в город, чтобы посмотреть, нельзя ли там чем поживиться. У нас вышел весь кофе, и Джим посоветовал мне ехать с ними вместе на лодке, чтобы запастись кофе.
Когда мы вступили в город, он казался вымершим — нигде ни души, словно в воскресный день. Еле-еле разыскали мы на одном дворе какого-то больного гревшегося на солнце негра, который сказал нам, что все, и стар и мал, отправились на митинг, происходивший в лесу за две мили отсюда. Король подробно расспросил, где это место, и решил пойти туда, в надежде зашибить там деньгу. Меня он тоже взял с собой.
Герцог сказал, что ему хотелось бы отыскать типографию. Скоро мы нашли, что искали: маленькую типографию, помещавшуюся наверху над столярной мастерской; столяры и наборщики ушли, но двери оставались открытыми. Герцог снял пиджак и принялся за работу. Мы с королем отправились на митинг.
В полчаса мы дошли до места, обливаясь потом. День был страшно жаркий. Здесь собралось около тысячи человек отовсюду, за двадцать миль в окружности. Весь лес был загроможден фурами и распряженными лошадьми, которые ели из колод, отмахиваясь хвостами от мух. В некоторых местах были устроены навесы, крытые ветвями; там продавали лимонад, пряники, арбузы, наваленные грудами, молодую кукурузу и тому подобные лакомства.
Под такими же навесами, только попросторнее, народ собирался слушать проповеди.
Проповедники помещались на высоких помостах на одном конце палатки. Женщины были в больших капорах и платьях из грубой домашней ткани, более молодые — в ситцевых платьях. Большинство молодых поселян было просто босиком, а дети бегали в одних рубашонках.
Под первым навесом проповедник читал псалом. Прочтет две строки, и все собрание начинает петь. Собрание воспламенялось все больше; к концу гимна некоторые принялись завывать, другие — выкликать, как бесноватые. Затем проповедник стал говорить проповедь и принялся за эту работу всерьез: метался по кафедре, выгибался вперед — тело и руки его были в постоянном движении — и выкрикивал слова во все горло. По временам он поднимал высоко над головой открытую библию и, потрясая ею, орал: «Это медный змий в пустыне! Взгляните на него и будете живы!» В таком духе продолжалась проповедь при невообразимом реве всех молящихся.
Отовсюду с криками и воплями теснились люди к скамье покаяния, и слезы градом текли у них по щекам. Когда же все грешники столпились в одну кучу, перед скамьями, они стали петь и рыдать еще громче. Некоторые пришли в такой раж, что падали на пол и корчились, как сумасшедшие.
Вдруг я вижу — мой король тоже пробирается к кафедре и вступает в разговор с проповедником. Последний уступает ему свое место, и король оглушительным голосом, покрывающим весь гвалт, начинает рассказывать, что в продолжение тридцати лет он был пиратом на Индийском океане, но весною его шайка после жестокого боя сильно поредела, и он отправился сюда, чтобы набрать новых разбойников. Однако — благодарение богу — прошлою ночью его ограбили, и он высадился с парохода на берег, не имея цента в кармане. Теперь он очень рад этому, и ничего лучшего не могло случиться, так как в настоящую минуту он сделался другим человеком и в первый раз в жизни он истинно счастлив. И, несмотря на то что он теперь так беден, он проберется опять на Индийский океан и посвятит остаток дней своих на то, чтобы обращать пиратов на путь добродетели; это ему легче удастся, чем другим, потому что он знаком со всеми пиратами на Индийском океане. Хотя много потребуется времени, чтобы добраться туда без гроша денег, но все равно — он пойдет туда, и всякий раз, когда ему удастся сделать пирата честным, набожным человеком, он скажет ему: «Не благодари меня, здесь нет моей заслуги, это дело добрых людей на поквиллском митинге, истинных братьев и благодетелей человечества, и того дорогого проповедника, вернейшего друга всякому пирату».
Король-пират.
При последних словах король ударился в слезы и весь народ за ним. Вдруг кто-то закричал: «Сбор в его пользу!» С полдюжины слушателей вскочило с мест, но опять чей-то голос крикнул: «Пусть он сам обойдет с шляпой!» Все согласились, проповедник тоже.
Король, держа шляпу в протянутой руке, стал обходить присутствующих, поминутно вытирая глаза, благословляя и восхваляя толпу, столь милосердную к далеким пиратам. Некоторые просили его остаться здесь на неделю; каждый считал за честь приютить его в своем доме. Но король отвечал, что сегодня последний день митингов, поэтому ему больше здесь нечего делать, и притом он спешит вернуться в Индийский океан, дабы скорей приняться за дело обращения пиратов.
Когда мы вернулись на плот и король сосчитал собранные деньги, оказалось, что он собрал восемьдесят семь долларов и семьдесят пять центов. Кроме того, он стащил бутыль водки, которую заметил под телегой, когда мы возвращались лесом домой. Он признался, что это был самый прибыльный день за всю его миссионерскую деятельность.
— Проповеди о язычниках тоже приносят доход, но далеко им до проповедей о пиратах! — говорил он со смехом. — Лучше пиратов ничего не придумаешь, если хочешь зашибить деньгу на митинге.
Покуда король не вернулся, герцог воображал, что и он, в свою очередь, сделал выгодное дело, и заранее предвкушал, как он будет хвастать своим заработком. Но когда пришел король и рассказал о своих подвигах, герцог притих. В типографии он напечатал для двух фермеров два маленьких объявления об аукционе и получил за это четыре доллара. Затем он набрал объявлений в газету, которую он будто бы собирался издавать; ему следовало десять долларов, но, чтобы получить деньги вперед, он сделал скидку и взял лишь четыре. Цена этой газеты была два доллара в год. Подписчики хотели было уплатить дровами и луком, но герцог сказал, что он купил только что и дрова и огородные овощи и теперь понижает подписную плату, потому что ему нужны наличные деньги. Кроме того, он набрал еще одно сочиненное им самим маленькое стихотворение — три нежных и меланхоличных стишка под названием «Разбитое сердце». Стихотворение это он оставил для напечатания в газете, не взяв за это никакого гонорара. Таким образом в общем он выручил девять с половиною долларов, проработав целый день.
Подконец он показал нам еще одно маленькое объявление, напечатанное им бесплатно, так как оно предназначалось собственно для нас. На нем было изображение беглого негра, с узелком на палке, перекинутой через плечо, под картинкой подпись: «200 долларов награды». А внизу было помещено точное описание примет Джима и говорилось, что он бежал еще в прошлую зиму с плантации Сент-Джека в сорока милях за Новым Орлеаном. Бежал он, вероятно, на север, и тому, кто его поймает и приведет назад, будут, помимо награды, уплачены путевые издержки.
